Расстегнул на груди рубашку, наклонился корпусом вперед, нащупал между ребер сердце, бившееся, как небольшое животное, которое хочешь перенести в безопасное место и которому не можешь объяснить, что нечего бояться, а напротив, для него же стараешься… но оно было такое живое, мое сердце.
В нем невыносимая легкость бытия, счастье в несчастье, достоинство и блеск в нищете. Вот читаешь других, даже и очень хороших, даже отличных; находишь многие достоинства, делаешь замечательные открытия, а потом возьмешь Набокова и слезы на глаза наворачиваются. не от того, о чем, а от того как.
Глупая интрижка с замужней дамой, в которую герой-рассказчик оказывается втянут не то, чтобы против воли, но по невыносимости совершенного одиночества, из естественной потребности человека в любом тепле, какое может найти, когда его мир разрушен. Пошлый адюльтер заканчивается пошлейшей сценой избиения ревнивым мужем в присутствии учеников, для которых герой не был ни наставником, ни авторитетом. Прозекторская подробность этого эпизода врезается в память деталью: он никогда не мог ударить человека. Понимаете, физическая, физиологическая невозможность ударить, даже защищаясь. Вернувшись на съемную квартиру, стреляется. Все. Он умер.
Дальнейшее посмертное существование с выходом из больницы после неудачного покушения на самоубийство; приискиванием работы в магазине шапочного знакомого, и нового жилья; с влюбленностью в соседскую барышню. Дальше это будет уже не он - хамелеон, меняющий окраску в соответствии с ожиданиями социума. Мир сокрушил его, вылущил, выдавил золотое зерно стыда, составлявшее внутреннее ядро. Потом будет Смуров.
И сжавшийся сиротливым комком внутри холеного типчика, которому море по колено; кто соврет недорого возьмет; кто легко принесет судьбу любимой женщины в жертву минутному желанию; и примет благодеяние из рук смертельно оскорбившего его человека - давешний мальчишка. Смотрит Наблюдает. Соглядатайствует.