Прочитала повесть Кристины Гептинг «Плюс жизнь», изданную отдельной прекрасной книжечкой.
Неправильно, наверное, помещать произведение в жанровые рамки подростковой литературы, хотя очень хочется. Потому что рамки эти просты и логичны: молодой человек, конечно же, «не такой как все», исключительный, необычный, борется с заурядной и пошлой средой (ну как же надоело). В процессе взросления он получает уроки жизни и подходит к новому этапу чуть более умным и опытным, все было не зря. А читатель для себя извлекает несколько обязательных уроков: важно уметь дружить и быть искренним, не оценивать людей по формальным признакам, верить чувствам и так далее. Назидательность, дидактизм, четко сформулированная мораль — обязательные условия жанра, и все это есть в повести Кристины Гептинг.
Еще одно структурное условие жанра, которым пользуется автор, Главная Проблема Героя. У Джуда Ханьи Янагихары это ощущение оставленности и затянувшееся сексуальное насилие, которые навсегда определили внутреннее состояние, у героя Фоера это синдром Аспергера, у нашего Льва —вич-положительный статус с рождения. ГПГ — это обязательная стена, которая отделяет персонажа от большого мира, рабочий прием, как говорящие фамилии у классицистов или стремление к честному труду у соцреалистов.
Интересно наблюдать за тем, как составляющие литературного процесса меняются под влиянием времени и потребностей общества. В 90-е и к началу нулевых критики фиксировали самоустранение жанров, и, соответственно, внутренних правил текста. Исчезновение полнокровных героев, смысловой фабулы, полный распад традиции. В рассказе Сорокина «Настя» (2000 год) девочку запекают в печи и съедают за большим столом ее родственники. Здесь нет привычных триггеров, которые позволяют нам зацепиться за историю, героев; здесь нет оценок, характеристик и трехмерного сюжета — литературный прием ради литературного приема; ужас, отвращение, извращение как текст, как единственная самоцель. Просто деконструкция, условие эпохи постмодерна. Но вот сегодня, после новых реалистов, с отрицанием самого отрицания, мы опять пришли к необходимости и важности жанровой целостности. О, ужас, мы жалуемся на то, что современная русская проза дает мало произведений «средних жанров» — беллетристики и хорошей подростковой литературы, сравнивая с ситуацией на англоязычном рынке. Но «Плюс жизнь» — это замечательный пример хорошей рамочной литературы с сильным авторским голосом и набором обязательных условностей, которые не дают словам и предложениям разбегаться по конъюнктурным углам.
Кроме жанровых условностей, которые склеивают повествование, текст фиксируется и на сугубо авторских «зажимах»: разделении условно реалистического бытийного мира повести на хороших — понимающих, толерантных, образованных — и плохих. Так получилось, что почти все представители старшего поколения у Гептинг получились моральными уродами, морлоками, глухими к ГПГ. Сергей Козлов чутко отметил схожесть бабушки Льва с вечно живым персонажем Павла Санаева, но не в одной ней дело. Дамы из отдела кадров больницы, мама Арины, некие эпизодичные «врачихи», мама друга, которая настолько тупа, что наверняка не слышала слова «биоинженер», библиотекарша с вич, которая за пять минут успевает пережить трагедию измены мужа и поделиться прикольным кулинарным рецептиком в «Одноклассниках». Здесь мы наблюдаем не формальное разделение персонажей в контексте конфликта отцов и детей, если бы. Это примитивный прием, который позволяет ровнее натянуть сову на глобус: «есть герой (показываю на него пальцем), которому надо сопереживать. Он вич-положительный, он страдает, понятно? А чтобы вы не теряли импульс сопереживания — пусть почти все окружающие мальчика люди будут негодяями, так лучше? Отлично». К сожалению, автор сознательно вульгаризирует эту линию, отказывая собственным персонажам в рефлексии, в личном прошлом, в объяснении мотивов своих поступков. Такая трогательная дискриминация в манифесте против дискриминации. Что это — тонкая игра в переходный возраст и намеки на бескрайний юношеский максимализм-нигилизм или просто последовательная структурная позиция автора?
Для меня ответ очевиден — это выбор Кристины Гептинг. Все в произведении рождается и развивается под ее чутким контролем: Лев и Арина говорят одинаковыми голосами, исповедуют одинаковые ценности, имеют сходный образ мысли — мысли, голос, ценности самой Кристины. С одной стороны едкая, ироничная, свежая мысль автора, которую хочется вертеть в голове, настолько она легкая, с другой — шаблонные оболочки главных героев. Арина свободная, хозяйственная, истеричная, без предрассудков, с дредами, клеит обои и играет на флейте. Лев: симпатичный, умный, себе на уме, общается со всеми как с равными, но в то же время внутренне страдает. Думать, анализировать, размышлять, копаться в деталях не нужно — просто закрываешь глаза и представляешь образы, это легко, ведь перед нами пластичные куклы с узнаваемой оболочкой и едким внутренним наполнением «я» Кристины Гептинг.
Структура и жанр — два ключевых понятия, которые помогают понять «Плюс жизнь». К слову, кроме структуры презентации и отношений героев в повести выстроена строгая схема тезисов и антитезисов, связанных с принятием обществом вич-положительных людей. Шаг за шагом автор с помощью разных картонных персонажей вбрасывает стереотипные размышления и разрушает их, как черепаху Боженька. Иногда кажется, что этому процессу уделяется больше внимания, чем формальным составляющим сюжета. У самоубийства Ромы, Левиного друга, вообще нет смысла, нет даже попытки проанализировать мотивы, такой хрестоматийный «внезапный Гитлер» без последствий для внутреннего состояния главного героя. Процесс воспитания правильного восприятия читателем проблемы социализации людей с вич исключительно тоталитарен. В патриотической прозе Александра Проханова и то больше вольномыслия, чем позволяет себе Кристина Гептинг в повести (не верю, что пишу это). Эту проблему нельзя списать на издержки жанра, это еще один авторский зажим — ослиная тоталитарность сознания и стремление к морализаторству (где-то — в затерянном антикафе или лофте — тихо плачет одинокая Витя Краб).
Но в то же время сложно не согласиться с Галиной Юзефович, когда она говорит о прекрасном языке повести, глубинном желании героев жить и быть счастливыми. Язык Кристины Гептинг и правда замечательный: легкий, стройный, пассионарный, свежий. За счет плоскости и одномерности повествования книга читается быстро, сюжетные коллизии угадываются. Выводы делать не нужно, автор уже потрудилась за вас, просто двигаемся по проторенной колее. Этот дебют часто сравнивают с «F20» Анны Козловой, но мне сложно согласиться. В случае Козловой перед нами сложный импульсный текст, над которым нужно думать, переживать его, — и все равно не будет уверенности в том, что ты прав. То же с «Заводом “Свобода”» Ксении Букши или ранней повестью Сергея Шаргунова «Малыш наказан», или «Машей Региной» Вадима Левенталя (даже опыты Антона Секисова и Саши Филипенко в этом смысле более раскованны и открыты миру).
Была ли эта попытка вырастить мальчика по типу малыша Холдена Колфилда? Не знаю, но отчетливо узнаю черты Клима Самгина, — и вич-положительный статус тут вообще ни при чем.
Ссылка на рецензию С. Козлова: https://vk.com/blackgrifon?w=wall3010517_4396
