Морфо Евгеника
Эусоциальность - это наивысший уровень социальной организации животных, характерный для пчёл, муравьёв, термитов и единственного вида млекопитающих - гетероцефала глабера, похожего на невыразимо уродливую, голую, под землёй обитающую мышь. Необходимым, по всему судя, признаком эусоциальных животных сообществ является разделение репродуктивного труда между плодовитыми матками и стерильными рабочими особями. Стерильные члены вида (рабочие особи, солдаты, фуражиры) занимаются обслуживанием репродуктивных членов семьи, что включает морфологические и поведенческие их изменения для обеспечения наилучшего снабжения и эффективнейшей групповой защиты семьи, вплоть до реального самопожертвования.
Напротив, королева сообщества (пчелиная или муравьиная матка) жестока и эгоистична. Острым жалом она пользуется для того, чтобы по возможности убить других маток в колонии. Оставшись одна, без сексуально активных соперниц, она погрязает в роскошной праздности, откладывая яйца, которые рабочие разносят по колыбелькам, чтобы рук не покладая о них заботиться, - и знай себе выделяет специальное, подавляющее половую функцию в других, вещество: слуги лижут ей брюшко, а потом, путём обмена питанием, основного то есть способа биокоммуникации, разносят стерилизующую заразу по всей шестигранной казарме...
Наблюдения за общественными насекомыми, ставшие, благодаря Левенгуку и Линнею, доступными любопытствующим, наскучившим аристократической праздностью дилетантам равно как и вполне профессионально выковавшим себя натуралистам, во второй половине девятнадцатого века не могли, совершенно не могли не вызывать в наблюдающих не всегда приятных ассоциаций со структурой тогдашнего общества. Слишком одновременно появились два фундаментальных труда эпохи - Карла и Чарльза, Дарвина и Маркса, "Происхождение видов" и "Капитал", слишком прозрачными именно тогда казались параллели между древом жизни и социальной архитектурой, слишком подготовлен был викториански образованный класс всей английской, на добрую половину женской литературой к фокализации на марьяжном интересе, чтобы пропустить мимо глаз в глаза лезущее. Потому что женская доля именно образованного класса в викторианской Англии была не просто незавидна, она была страшна. Семью в силу множества чисто протестантских, соображениями личной ответственности и разумного планирования бюджета проникнутых экономических причин и банального викторианского многочадия создавала в среднем хорошо если одна из пяти молодых женщин, принадлежащих к gentry. Избранная мужчиной счастливица по физиологической возможности много рожала, постепенно заполняя жиром объёмистые викторианские кринолины, капризничала, пила капли, устраивала нервические припадки мужу и чаепития соседям, и не занимала своей чепчиком либо матюгальничком прикрытой головки ничем сложнее выбора узора для вышиванья. Таких женщин в викторианской мужской литературе множество, они и есть её, викторианской мужской литературы, героини, белокурые, кроткие, совершенно безликие, интеллектуально бесполезные, безмозглые куклы, плавно перетекающие из мейссенской фарфоровости в формат бабы на чайнике. Не нашедшие себе пары вынуждены были выживать иначе, добровольно идя в услужение плодовитым маткам - нянями, гувернантками, компаньонками, приживалками, вынужденными проявлять чудеса эффективности, планирования, оптимизации работ, самопожертвавования, самозабвения, выносливости, незаметности - просто для того, чтобы оправдать ту черствую краюху, что кидали им из милости выигравшие в брачную лотерею. И не было у них иного выхода кроме бесполости, отреченья от своей женственности, превращения в фуражиров чужого семейного счастья, так отвратно-сладостно, с таким сюсюкающим умиленьем описанного бессердечным, не желающим замечать рабочих пчёл под самом носом своим, Диккенсом.
Огромность процента шлака женской породы и была, по-видимому, основной пудендой частной стороны жизни викторианской эпохи, предпочитавшей либо не замечать рабочих пчёл, либо враждебно и злобно высмеивать их как непременно странных, смехотворных, если не полубезумных старых дев. Современное псевдовикторианство Байэт - это мандельштамовский, запоздалый дикий им подарок, невзрачное сухое ожерелье из мертвых пчел, мед превративших в солнце. Восстановление исторической справедливости, что меняет, наконец, местами в читательском восприятии умного, доброго ангела - и на одно размножение способноe насекомоe, инсекта, от которго недалеко и до инцеста, до сугубо внутриклассовой, слишком даже внутриклассовой евгеники, которая уже и опасна. Впрочем, нужны все на свете, нужны все подряд - кто делает мёд, и кто делает яд.
